Дружба кончается там, где начинается любовь
Муж, как всегда, вернулся из университета темнее тучи. Он долго шаркал в коридоре в поисках домашних тапочек, вздыхал, чертыхался себе по нос, видно, ждал, как я отреагирую на его плохое настроение.
—Валера, руки вымыл? Садись, дорогой, ужин на столе, — елейным голосом проворковала я.
Валерка уселся на свое любимое место и запустил ложку в большую миску с крабовым салатом. Я подкладывала ему в тарелку грибочки, жареную баранину и маринованные огурчики. Муж любил вкусно и много поесть. После плотного ужина с бокалом любимого красного вина Валерка размяк и подобрел.
— Представляешь, — покачиваясь на стуле и прихлебывая маленькими глотками крепчайший кофе, который он всегда и с удовольствием пил по вечерам, уверяя меня, что крепкий кофе действует на него как снотворное, — нет, ты представляешь, — начал он рассказывать, — мои аспиранты совсем очумели. Помнишь Гошку, вихрастый такой, шумный парень. Он приезжал к нам как-то на дачу с уже почти готовой диссертацией. Так вот, он взял да и поменял тему, теперь она звучит так: «Влияние детских и юношеских организаций 1960-х годов на формирование политических элит». Как тебе темочка?
— Бред какой-то, он бы еще пионерию вспомнил, — не отрываясь от мытья посуды, проговорила я. — Хотя... Все наши олигархи на комсомольских да на партийных денежках взошли, как на дрожжах... А ты бы поменьше со своими аспирантами нянчился, а побольше бы дома бывал! Когда я, наконец, увижу обещанную посудомоечную машину?
— Я тебе по делу, а ты все в одну кучу свалила: и пионеров, и олигархов, и какую-то машину.
— Не какую-то, а по-су-до-мо-еч-ну-ю, — по слогам продекламировала я. — Когда я наконец заживу, как белая женщина?
—Ладно, не ворчи, лучше посмотри, что он сегодня притащил. Именно про пионерию.
— И что же? — изобразила я интерес и внимание.
— Вырезку из «Пионерской правды» то ли 60, то ли 61 года. Там о диспуте каком-то про любовь и дружбу.
— Да, смешно... Мне мамуля часто рассказывала, как они, учась в школе, с мальчиками по улицам гуляли, за руку боясь взяться: «умри, но не дай поцелуя без любви». Ха-ха... Этот диспут, наверное, из той же оперы...
— Да, из той же... Ты только послушай, мальчик спрашивает: «Что важнее — любовь или дружба?» Видно, тот мальчонка совсем запутался в юношеских желаниях, а какая-то пигалица, наверное, пионерочка-отличница, ему и отвечает: «Конечно, дружба. Она чище!»
Дружба или любовь?
— А что, и вправду чище, — задумавшись, произнесла я, — вот возьми моего Сашку...
— Ну, поехали, сейчас опять нас сравнивать начнешь... А может быть, тебе все же за него замуж надо было выйти?! Тогда и дети у тебя точно бы голубых кровей получились, и фамилия бы им дворянская досталась. Не то что у наших с тобой: Петровы. Были бы они теперь Шереметьевы... Дворяне... Да и ты бы своим дворянством сейчас кичилась.
— Да ладно тебе. Чего вспоминать-то... Я тогда уже «окольцованная» была, а с ним, кроме дружеских отношений, ничего и не было. Все же дружба — дело святое. С друзьями не спят. А ты, между прочим, при каждом удобном случае меня в постель тащил. Как это мама с бабушкой не уследили...
Валерка рассмеялся.
— А помнишь, как я к тебе в окно лазил. Хоть и первый этаж, а высоковато... Твои засыпали, ты мне табуретку в окошко подавала, а потом я ее назад с трудом водворял. И все время боялся, как бы ты из окна вместе с ней не вывалилась. — Муж приобнял меня за плечи, чмокнул в щеку, а потом церемонно «приложился к ручке». — Что, сударыня, пойдемте новости слушать. Чем-то сегодня наша политическая элита нас обрадует... Да, и Гошке надо позвонить, консультацию отменить, совсем забыл, завтра ведь кафедра.
Валерка потянулся к трубке, но веселенький мотивчик нашего звонка его опередил.
— Свет, иди, тебя, Сашка твой звонит...
С Сашкой я познакомилась лет двадцать назад, даже, кажется, чуть больше, почти двадцать пять. У нас же с Валерой скоро серебряная свадьба грядет. А тогда я собиралась убить сразу двух зайцев: замуж выйти и в МГИМО поступить. Родители смеялись: «Ты бы лучше что-нибудь одно выбрала, а то либо жениха упустишь, либо в институт не поступишь». Так оно и вышло — в институт я не поступила, но Валерку, правда, получила в срок, день в день, 25 июля 1995 года, в целости и сохранности.
Свадьба по тем временам была пышная, народу уйма, родители с долгами еще долго расплачивались... А я стала работать и заниматься на подготовительных курсах. В тот день, когда я получила свою первую зарплату, мы с Сашкой и познакомились, а потом и подружились. С Валеркой он тоже довольно быстро сошелся, оно и понятно — оба историки, на одном факультете учились, только Валера на четыре курса младше.
Вот он, мой любимый муж, молодой профессор, гордость университета, уютненько устроился на диване и программу «Время» смотрит. А я тем временем веду светскую беседу со своим лучшим другом, Сашкой Шереметьевым, тоже человеком непростым: академиком, известным российским ученым, членкором.
Одна я, посвятив себя детям (а у нас с Валерой их двое), осталась простым учителем французского и преподаю в обычном лицее. Правда, девчонки меня любят, я у них еще этику и психологию семейной жизни преподаю. Свою программу разработала: «От знакомства и до старости — вместе». Так они все мои лекции конспектируют да рецепты всяких экзотических блюд записывают, которые я сама же и придумываю.
Мне нравится с ними общаться. Зря говорят, что молодежь сейчас, кроме *кекса и пива, больше ничего не хочет. Разные они, как и раньше...
— Саша, — обрадовалась я другу, — «а жить ты будешь долго». Мы с Валерой только что тебя вспоминали... Ты чего так давно не звонил, куда пропал? Я уже соскучилась. Как дела? Как Нина?
— Привет, Светуль! Ты, как всегда... в своем репертуаре. За минуту — тысяча вопросов и все скороговоркой. Нина, говоришь... Так из-за Нины и не звонил. Разводились мы с ней... Долго и мучительно...
— Шутишь?
— Да какие уж тут шутки... Развелись, так что теперь я свободен. Правда, без квартиры и машины. Все ей оставил... На даче живу. Приезжайте на выходные с Валерой. В баньку сходим. Отдохнете.
Здесь сейчас красота: птички поют, сирень под окном зацветает. Ты ведь всегда сирень любила!
Я вспомнила, как Саша таскал мне еще с родительской дачи охапки махровой сирени и ярко-красные тюльпаны. Валерка тогда сердился, ревновал. А Сашка галантно раскланивался, передавал привет от своих родителей и садился с Валеркой играть в шахматы. Муж сразу же отвлекался от ревнивых мыслей и весь отдавался любимой игре.
Шахматисты они были отменные и азартные. Казалось бы, тихая, интеллигентная игра, а страсти на доске и вокруг нее кипели нешуточные. Удивительно, как эти два убежденных гуманитария могли так мастерски играть в шахматы. Мышление у обоих образное, а здесь нужны трезвый расчет и математический склад ума. Но, тем не менее, оба — мастера спорта, и не только по шахматам.
— Знаешь, Саш, а это, наверное, и к лучшему. Вы же не любили друг друга. Терпели... Не печалься, найдем мы тебе жену, красавицу и умницу. Знаешь, сколько у нас в гимназии молодых да красивых учительниц одиноких. Я тебя быстро сосватаю. А машина да квартира — дело наживное. Все образуется, не грусти.
— А я и не грущу. Противно просто... И так все ей оставил, а она на раздел имущества подала. Что еще делить-то?! Если только смокинг мой...
Мы посмеялись, правда, смех этот был безрадостный. Я вспомнила, как его Нинка, лет пятнадцать назад приехав поступать в институт из какого-то своего Крыжополя и познакомившись на вступительных экзаменах с моим другом, тогда еще только аспирантом, принимавшим у нее экзамены, быстренько окрутила мягкого и доверчивого Сашку и, переспав с ним пару раз, заявила о своей беременности.
Сашка очень хотел детей и женился на предприимчивой смазливой провинциалочке в надежде через девять месяцев стать отцом. Но недели шли за неделями, а Нинкина «беременность» оказалась просто хорошо продуманным, как сейчас бы сказали, маркетинговым ходом. Объяснений бурных не было, но в их доме с тех пор поселилась тихая, беззлобная неприязнь.
Почему Сашка с ней сразу не развелся, не знаю. Он говорил, что возвращаться его жене некуда, родители у нее умерли, а «мы в ответе за тех, кого приручили». Так они и жили, параллельно, мирно сосуществуя и, кажется, предоставив друг другу полную свободу.
Саша занимался наукой, писал книги, учебники, а Нинка не вылезала из салонов красоты, ателье и модных бутиков. Учиться она не стала, а по нескольку месяцев в году жила за границей, впитывая, как она говорила, «европейскую культуру». Хотя сколько ни впитывай чужую культуру, а крыжопольское происхождение никуда не спрячешь, оно вылезало из всех щелей и трещин. Стоило ей только открыть рот...
Желая развлечь друга, я рассказала Сашке про Валериного аспиранта с его диспутом о любви и дружбе.
— А ты знаешь, Саш, — вдруг вспомнила я, — дней пять назад на одном из уроков поспорила я со своими одиннадцатиклассницами как раз по поводу дружбы. Дружбы между мужчиной и женщиной... Эти глупые девчонки пытались убедить меня, что такой дружбы не бывает. И я рассказала им про нас с тобой.
— А не такие уж они у тебя и глупые, — прервал меня Саша, — такой дружбы, действительно, не бывает.
— Ты что городишь... А мы с тобой!
— Свет, а ты, оказывается, за эти двадцать с лишним лет, что мы знакомы, так и осталась наивной девятнадцатилетней девочкой из хорошей семьи. Не бывает дружбы между мужчиной и женщиной! Не бывает... Ты что, до сих пор не поняла, что я только тебя всю свою жизнь и любил? С тех самых пор, с первого взгляда... Еще тогда, на автобусной остановке, когда ты, вся в слезах, пыталась объяснить собравшейся толпе, что за гад вытащил у тебя из сумки кошелек с первой зарплатой...
Сашка замолчал, я тоже молчала. Я вдруг вспомнила тот летний день, когда впервые увидела Сашку и когда он, утешая меня и успокаивая, довел до дома и сунул мне в руки деньги: «Потом отдадите, когда разбогатеете», — сказал он. А после несколько раз встречал на автобусной остановке, будто невзначай, и провожал до дома, когда я поздно возвращалась из института, а Валерка был занят и не мог меня встретить.
— А почему ты мне никогда об этом не говорил? Намекнул бы хоть...
— Глупая, ты же замужем уже была, как я мог. А помнишь, как Валерка меня на дуэль хотел вызвать, а ты смеялась, так ничего и не поняв. И предложила нам шахматный турнир. Смешная ты тогда была. А мы с ним, как Карпов с Каспаровым, до одури сражались, похлеще, чем на рапирах. Помнишь?
— А кто тогда выиграл? Не помню что-то.
— Как — кто? Твой муж и выиграл. Такой приз отхватил...
Разговор постепенно увядал, паузы затягивались, та простота и непринужденность, которая всегда была свойственна нашему общению, уходила...
— Свет, вы все же приезжайте. Сморчки уже пошли. Вчера сосед целую корзину приволок. Шашлычки организуем, я пару бутылок кьянти для Валерки приготовил. Приезжайте...
— Спасибо, Саша, постараемся. Не печалься... Все будет хорошо!
— Светлана, — позвал меня муж, — ну, сколько можно болтать по телефону, иди сюда, «Апокриф» начинается. Гляди, твой нелюбимый Ерофеев опять заикается.
Валера усадил меня рядом и, легонько поглаживая мое колено, стал нашептывать что-то игриво-ласковое. Я слушала его вполуха и все пыталась разобраться, где же кончается та дружба между мужчиной и женщиной, которой я так гордилась, и где начинается любовь, и бывает ли она вообще, такая дружба... Ответа у меня не было.
